Я люблю откровенность, пронзительную, оглушительную, даже шокирующую.
Думаю, в какой-то своей части я люблю пронзать, оглушать и шокировать, кажется, от части, я также люблю быть шокированным сам. В этом есть какой-то тайный кайф, как кататься на американских горках, добавлять в салат перчик или садиться на байк и разгоняться на пустой дороге до 25-кадра мелькающего пространства.
Как это часто бывает с экстримом, пылью в глаза — компенсаторика: надо разогнаться до двухсот км/час, поставить себя на грань жизни и смерти, чтобы хоть что-то почувствовать.
Будто у меня несколько иначе. Пытаюсь ли я в этом что-то компенсировать? Я чувствую, что я словно соблазняю чем-то запретным, но безумно желанным — правдой. И внутри у меня есть согласие, что я могу это делать, что мне стоит это делать.
Как может правда оказаться чем-то запретным? Ведь правда — это драгоценность. Но когда эта правда про то, что я не люблю тебя, про то, что не хочу тебя? Какова она на вкус?
Лож во спасение — эта максима во мне вызывает отвращение, потому как она меня не спасала… Я больно падал каждый момент, опираясь на очередную иллюзию, которая на глазах превращалась в тыкву, падал еще пронзительнее, оглушительнее и больнее, чем если бы знал как есть. Падал, пока, наконец, в определенный момент не нащупывал реальное основание — правду.
Вглядываясь в это чарующие для меня понятие, я видел, что правда — это то, что есть. А лож — то, чего нет. Она только презентуется, воображается, ожидается.
Я пытаюсь ухватить здесь нитку самообмана, компенсации, что я не хочу принимать во лжи, в способности и возможности по сценарию, по алгоритму Демиурга, по наличию в неокортексе такой функции — говорить не то, что есть на самом деле. Ради выгоды, ради смысла, ради любви? Хм… Я готов снова поставить под сомнение любое мое основание, а что если моя правда — такой же вымысел, такой же замок из песка?
Ведь мне нравится сидеть в нем, на большом хрустальном троне. В пространстве звучит возвышенная, пронзительная музыка, некоторые люди находят меня демоничным, некоторые — остерегаются. О, это заманчиво… Страх — это вожжи, которые вкладываются в твои руки, чтобы ты управлял ими, словно сами просят запрячь себя в ошейник и ползать на четвереньках по твоему замку. Им нравится здесь, в этом пространстве они могут себе позволить высвободить все то, что манило и терзало их долгие годы... Правду. Ведь и шокирует только правда. Только она и является крючком, на который они ловятся.
Парадоксально, но правда, вытесненная в тень, родившаяся, живая, желающая жить, рано или поздно, если долго держать ее в заперти, начинает мстить. Бить ногами по стенам темницы, в которую ее упрятали, начинает бить по собственной психосоматике, если выхода во внешнее пространство нет. Очевидно, что это единственное что у нее остается, ибо ждет ее участь скелетика в шкафу. Не о том ли метафора «скелетика», что не может ничто живое выжить взаперти? А не потому, что монстр ночами ходит и убивает людей, сажает их в шкаф. Монстр ходит по своему внутреннему миру и сажает потенции души на привязь, морит их голодом, насилует игнором… Но с виду солнечный, радушный малый. И замок у него патриархальный и правильный, и жена и дети, и любовь народа.
Парадоксальные энергии, такие как архетип Кали, фигура Трикстера — всегда где-то на границе добра и зла, света и тени. Можем ли мы сказать, что время и смерть — это злое, если они торжествуют жизнь, создают возможность изменений, можем ли демонизировать разрушение, если без разрушения старых форм невозможно созидание новых, можем ли мы сказать, что болезнь — это злое, если великие люди утверждают собой, что болезнь — это величайшее благословение, которое может приводить к ключевым осознаниям и инициациям в жизни?
Они не тьма, не зло. Но и явно не добрые малые и не синие чулки. Они шире, словно высвечивают, что жизнь несколько многомернее, парадоксальнее ее дуального разделение на явные противоположности.
Очень часто в моей жизни ко мне приходили люди, вернее ко мне их приводили их тени, говорили со мной, просили о помощи, соблазняли, умоляли, терлись щекой о плечи, стонали в ознобе желания, в то время, как их персона, личность, не осознавала этого. Чуяла подспудно. Но не признавалась.
В этот момент я сталкивался с интересным вызовом этой мерцающей, переливающейся амбивалентностью энергии, ее смыслами и правом. Когда кошка прыгает к тебе на колени и лоснится в изнеможении, свято ли это помочь ей освободить ее, признать право ее желания? Это вызов силы, это соблазн властью, в такие моменты, помню, поднималась такая бешеная энергия, и, искусство жизни было узрить качество, не свалиться от штормового потока. Форточка открывается в архитипическое, сквозняки дуют вечности, ах...
В эти моменты важно также чествовать правду, на службе у которой ты стоишь. Имеешь ли ты право, в твоей ли это ответственности покуситься на свободную волю, если человек в другой своей части выбрал, сознательно или нет, не знать, не являть и не соглашаться с той, что просит, требует, умоляет жить?
Нет. Священное право свободной воли.
Но, ты имеешь право указать на это.
Наверно, этими текстами я желаю указать на то, что все, что рождено внутри, свято и алчет жизни. Поделиться тем, что можно, что стоит в это смотреть.
Ph📸: Reichl Sunny 🌌
Антон Бабий
